Элемент Ааа рно, >Ватсон< !

 

 

 

      Уильям Батлер Йейтс

 

Всадники мчатся от Нок-на-Рей,

Над могилою Клод-на-Бар,

В Кайлте пылает сотни огней,

Кличет Ниав: скорей, пожар.

Выкинь из сердца смертные сны,

Кони скорби летят сквозь лес,

Ветром волосы всадников отнесены

И в глазах у них бездны небес.

Призрачной скачки неистов пыл,

Кто увидел, на век пропал,

Он забудет все то, чем когда-то жил

И о чем пока жил, мечтал.

Комони мчатся во тьме ночей,

Вслед за ними туманы чар,

Только слышно как Ниав кличет: скорей

И над Кайлте горит пожар.

 

 

*** 

 

 

 

Я не знаю, наверное, может быть, это ли ты,

Чья душа пребывала неверной любовью согрета,

Своих скорбных глаголов оставил России цветы,

В сердце вечностью выстрелив из пистолета.

 

Ты был мот и транжира бесценных сокровищ и слов,

Свою бабочку сердца свивая для века руками,

Ныне где-то летишь среди звездных незримых миров,

Далеко в темном небе тревожно мерцая над нами.

 

Разве кто разглядит и отыщет в пространстве тебя,

Спросит в звездном потоке, скажите, ну где же ты, где ты,

Но уже никогда не услышит сырая земля

В тихом сумраке скорби на эти вопросы ответы.

 

Верно ты революции первый великий поэт,

Нашей памяти скорбной оставивший тяжкое бремя

Твоей бронзы глаголов на долгие тысячи лет

Острой болью пронзивших пространство и смутное время.

 

Ты остался навеки с Россией, как каменный гость,

Бытию утверждая осанну на многие лета,

Бросив миру бесценных глаголов последнюю горсть,        

Рассчитавшись с безвременьем выстрелом из пистолета.

 

Большое тихое море. Маленькая белая точка почти посередине.
На палубе трое: Тихон, профессор и сикамбр. Профессор болен; сидит, спит, прислонившись, в руках его – нотная тетрадь. Сикамбра дома ждет мама. Третий, Тихон – геолог, уже написал отчеты о новом теплом течении и неизвестном вулканическом островке.

«Теперь на другом берегу дожди, - думает Тихон, - значит, хлеба будет больше. И грибов – под осень. Только бы войны не было».

Издалека пришла война. Корабль качнуло, и профессор проснулся. Что-то тихое проплыло над мачтой, прояснилось лицо Тихона, а сикамбр почесал уши и понял, что где-то на материке мама вешает белье…

Мама стояла на балконе и пела:

Цветик белый,
Шарфик синий,
Ждут рубашки-
Майки сына.

Сикамбр тосковал по маме, хотел, чтобы профессор выздоровел, и еще многого ждал и боялся.

Корабль качнуло снова, да так сильно. Друзей окатило водой.

- Я напишу песню, - сказал профессор, - Она не придет. Музыка Ее остановит.

Профессор думал: «Еще могу успеть, должен». Нотные линейки сматывались в клубок. Перо выпадало и катилось прочь по палубе. Клацали когти сикамбра, когда он пытался поймать его.

Тихон у руля дивился на волны, пока не увидел в небе глаза. Таких больших глаз он нигде не видел. Они подернулись туманом, заметили взгляд Тихона и исчезли сов-сем.

Корабль накренило влево. Сикамбр заплакал. Тихон читал псалмы.

Большая белая рыба вылетела из воды и фасолиной повисла в воздухе:

- Война началась.
- Не может быть! Нет. Ты уверена?

Молчание.

- Бедные! – рыба склонила голову, скорбя о профессоре. – Я подгоню ваш корабль. Но вы должны дописать песню. Это последнее, что нам осталось.

Теперь плакал Тихон. Если бы мы знали, как.

- Вы знаете. А ты, сикамбр, запишешь.
- У меня когти. Клешни. Я проткнул перо. Бумага… Нет, не слышу. Эта музыка…
- Вспомни. Он все тебе сказал. Это он приручил тебя.

Белая рыба исчезла под водой. Корабль начал разгоняться. Тихон зажмурился от потока воздуха: «Господи, если Ты только захочешь…»

«Тема, - видишь? уже здесь, она движется, помоги ей идти вверх, к кульминации. Кульминация – в любви и мире. Ради этого склонились модуляции и аккорды и живут всего один такт! Любовь дерева – в опавших листьях. Они – его дар земле. А потом
вступает море…»

Сикамбр тихо сел над тетрадью.

Ракеты распарывали удивленное небо. Ничего не было слышно. Тишиной стал грохот. Люди не гибли, их стирало вместе с городами, они не знали, что уже мертвы.

Маленький корабль летел над застывшим морем. Он горел и брызгал искрами. Свечение вспыхнуло на воде и охватило чадный воздух.

И грянул рыбий хор.

И черная старуха поперхнулась.

Нет войне -

                                                      Взнесусь на крыльях мощных, невиданных,

Певец двуликий в эфир мерцающий,

С землей расставшись, морями, странами,

Недосягаемый для злословия.

 

Бедный отпрыск бедных родителей,

Своим пристанищем другу обязанный,

Бессмертный я - обрел бессмертие,

И Стикс не станет ему преградою.

 

Но с каждым днем сильней становятся

Крыла мои под телом скрытые,

Я птицей стану, белым лебедем,

Поющим песню горам змеящимся.

 

О певчий лебедь, на крыльях вечности

Лети быстрее птенца Дедалова

Взирай на берег Босфора шумного,

Гипербореи поля бескрайние.

 

Меня узнают и даки дикие,

И страх таящие гелоны дальние,

Иберы, галлы, Колхиды жители,

В сердцах слова мои запечатлевшие.

 

Не надо смерть мою оплакивать,

Не надо слез, стенаний, жалости,

К чему пустой гробнице почести,

Отдай в полуночи их небу звездному.

 

* * *
Мой город, заскорузлый от ветров,
изъеденный прогорклой серой пылью,
попавший в сети пустозвонных слов, -
невидимые огненные крылья
сметут с земли - возможно, что вот-вот,
возможно - через-тыщу-лет-ней ночью...
Сухой листвы безумный хоровод.
Иссохших душ танцующие клочья.

* * *
Оттого что иглою впивается в душу негромкий твой голос –
так смешны, бестолковы, бессвязны мои sms-ки,
что на бешеной скорости мчатся сквозь призрачный город,
над рекою застывший в своем лихорадочном блеске.
Оттого что… Прости. Бестолковые мысли листаю.
Заползает под веки мои разноцветная память,
не давая уснуть… Пересохшие губы кусаю.
Кровеносный огонь тихий голос твой медленно плавить
продолжает. Но все-таки мерзну. Осенней ночью
пелена тишины окутала черные зданья.
Сквозь промасленный воздух, сквозь спутанных улиц клочья
устремились нелепые строчки…
Немые посланья…
Так гораздо удобней, пожалуй, так даже лучше,
чем смотреть, чем не знать, что сказать, чем друг друга бояться…

Жаль, нельзя sms-кой отправить иззябшую душу,
и пробиться сквозь тысячи стен, и прижать, и прижаться…

* * *
Ты живешь в моей глубине
жизнью путаной, странной, застенной.
Согреваешь нощно и денно,
разливая при этом по мне
тугострунную зыбкую боль,
как лампада свой свет неровный.
В тишине моей теплокровной
то ли хмель растворяешь, то ль
крупной соли кристаллы, порой
заплываешь промокшим небом,
зарастаешь пепельным снегом
да сыпучей словесной трухой.

......................................

В полусонной густой крови
постепенно становишься глуше.
Пощади скудельницу-душу.
Умоляю – еще поживи…

Травы
1.
Травы
взбежали на крыши, на стены,
пролезли в окон глазницы,
пробились сквозь прах ушедших
в незрячие влажные недра.
Травы…
Но в облаке терпкой пены
мерцают забытые лица,
чуть слышный гортанный шелест
с пыльцой разносится ветром.
Травы,
глубокие раны латая
сребристо-зеленою нитью,
быть может, хранят от распада
истерзанную планету.
Травы,
сквозь мутные сны прорастая,
вы и меня помяните –
ту, что однажды пропала
меж пятнами скользкого света…

2.
Я запомнила, как – дело было к зиме,
отцвели и лазурь и медь, -
травы преданно никли к дрожащей земле,
пытаясь ее согреть…

* * *
под влиянием Лиснянской

Мое дело нехитрое, брат – вышивать крестом,
напрягая зренье, чтоб нитку продеть в ушко,
напрягая память свою – чтобы то, что навеяно сном
или сбивчивой явью – на ткани легчайшим стежком
удержать… И стежком, и стишком – вот такой каламбур
под иглу подвернулся – ну что ж, пусть будет, не жаль.
Мое дело – того веселить, кто излишне хмур,
мое дело – в замшелые души хрупкую сталь
вгонять… Не насквозь, я все-таки не садист,
а так, чтобы зренье сквозь толщу удушливой мглы
пробивалось; шнырять иглою то вверх, то вниз,
уходящие тени ловить на кончик иглы.
Мое дело – плёвое дело, я знаю сама:
как стежки, перекрещивать в памяти времена…
…Не единожды нить обрывала, терялась, сходила с ума,
но других не сводила – тем меньше моя вина.

Пустяк-то пустяк – да насквозь исслезились глаза,
то ли книжная пыль, то ли острая жалость их ест.
То ли воздух под быстрой иглой, то ли чьи-то сердца…
Вышиваю крестом вслепую – таков мой крест.

В полусне
Господи, Господи, как я хочу туда,
в начало начал, в рассвет мутновато-синий,
туда, где испуганной птицей дрожит звезда,
туда, в мир невспоротых снов и туманных линий.

Ветер о чем-то кричит и бьется в окно.
Сквозь полусон я чую, как мир прорастает
в меня, колосится, зреет, роняет зерно…
Время идет – как дождь, а душа – протекает.

Сквозь мелкие щели время сочится внутрь,
питает собой подсердечную вязкую почву.
Под шорох дождя мы спим, ну а души незримо растут,
верней, набухают от влаги, бумажные точно.

Крыша ль худа, пробоина ль в утлой судьбе,
ржавые слезы неба стекают за ворот…

… Господи, Господи, как я хочу – к Тебе,
только иглы ушко мне уже не впору.

В поддержку программы, провозглашенной президентом РФ господином Путиным В.В.  "Год русского язык в мире" в Германии г. Дрезден объявлено о проведении международного фестиваля поэтов и прозаиков, пишущих по-русски.

Место проведения фестиваля запланировано в Германии город Дрезден.
Сроки проведения с 12 по 13 октября 2007 года.

Цели и задачи фестиваля:

- Пропаганда русского языка и современной русскоязычной литературы в Германии;
- Поддержка и стимулирование изучения русского языка у школьников и студентов Германии;
- Предоставление европейской сцены русскоязычным авторам, которым часто не доступна широкая общественность;
- Установление и развитие контактов между поэтами и прозаиками, издателями, преподавателями русского языка, студентами и школьниками Восточной и Западной Европы.

Приглашаю принять участие! Координатор фестиваля Л. Баумгартен.

брежу. бережно брежу. безбрежно брежу.
будто больной, обезоруженный лихорадкой.
твоей мятной слюны инъекция нужна мне не реже
пяти раз в день. и усиленный троекратно
постельный режим. пожалуйста, положи на виски ладони,
хрупкая девочка-гейша, манга моих бессонниц.
двадцать девятый ноябрь секундами небо доит,

как будто деревенскими крупными пальцами. невесомей
капелек снега, сочащихся из серого полотенца
облака, смятого крепкой предзимней хваткой,
дымчатый смелый взгляд. и сладко, что никуда не деться
от этого взгляда-наручника. мягкий, ватный,
удушливый, словно петля на моем стебельковом горле,
бред о тебе без тебя, но с тобой в сверле позвоночном.

Журнал el_no представляет.


Новый Элемент зовут Edward (volchonka) / питерский мульт, пишущий о севере:

"я родился и вырос в балтийских болотах, подле серых цинковых волн, всегда набегавших по две, и отсюда - все рифмы, отсюда тот блеклый голос, вьющийся между ними, как мокрый волос, если вьется вообще."

такая вот подборочка образовалась. принимайте.




( Collapse )

( Collapse )

( Collapse )

( Collapse )

( Collapse )

Читающих Журнал el_no:

volchonka,
sergej_bochkov,
pavka_kor4agin,
kak_strawno_jit,
a_r_h_i_v,

прошу прокомментировать)) и выдать нам немного здоровой критики:).

Спасибо за внимание, амст.

мне нравится Ваша способность случаться:
не предупреждая звонком, постучаться
в окно, через форточку выдохнуть имя
мое. а какая Вы с теми, другими,
с не мной - безразлично. мне нравится пламя
всех Ваших обличий: кудрями, углами,
зачесом назад - безусловно. мне крайне
занятно себя находить на экране,
похожей на Вас - и обратно. куда бы
уехать, что слать Вам по две телеграммы
за сутки - на завтрак одну и на полдник
другую - шифруясь, но вовсе не помнить,
ключ к шифру минуту спустя? и откуда
вернуться домой? Вы гадали бы: "куба...
бразилия... африка... греция... тихо!
молчите! молчите! сейчас! аргентина..?"
мне нравится Ваша змеиная медность:
губами, глазами и лбом - несомненно
опасная. нравится думать: пожалуй,
я Вас украду среди ночи - в пижаме,
в уютную клетку шотландскую пледе.
мне нравится петь Вам, чтоб в каждом куплете
сбиваться. мой голос от кофе и перца
немного шершав, но желание петься,
как женская жажда, не чувствует боли,
упрямой струей извивается. в горле
гвоздичная сладость джарума. ноябрь
советует спрятаться глубже, но я бы
просила Вас чуть обождать.

она еще проверила - ладом ли
закрыта дверь, защелкнут ли замок...
я сердце обжигаю о ладони,
желая только, чтобы звук замолк,
терзающий кишки мои, как струны,
не первый день. она - сняла пальто,
нажала кнопку чайника... кастрюли
едва заметно тренькнули про то,
что их давно не грели. запах чая
смешался с запахом ее passage d'enfer,
мое сердцебиенье учащая
- вчетыреразаввосемьвтридцатьдва -
безжалостно. и, колотясь по жилам,
желанье ею обладать до дна
меня сжирало. жестко, как пружина
животная и жадная, она
пустила кровь мне, позволяя пульсу
взорваться фейерверками и чуть
замедлиться. дверной звонок. "обуйся,
рубашку застегни, как я хочу
тебя!" и белозуб, и весел
любовник, пахнущий лавандовым бритьем...

а небо будто ничего не весит,
когда мы вместе по нему бредем.